Содержание
Метафоры
о привязях
Четыре типа личностей
Чувственные удовольствия и блаженство джхан
Так
я слышал. Однажды Благословенный проживал в стране Ангуттарапанов,
где был их город под названием Апана. И тогда, утром, Благословенный
оделся, взял чашу и внешнее одеяние и отправился в Апану за подаяниями.
Походив по Апане за подаяниями, вернувшись с хождения за подаяниями,
после принятия пищи он отправился в некую рощу, чтобы провести
там остаток дня. Войдя в рощу, он сел у подножья дерева, чтобы
провести здесь остаток дня.
[Тем
же] утром достопочтенный Удайин оделся, взял чашу и внешнее
одеяние и тоже отправился в Апану за подаяниями. Походив по
Апане за подаяниями, вернувшись с хождения за подаяниями, после
принятия пищи он отправился в ту же самую рощу, чтобы провести
там остаток дня. Войдя в рощу, он сел у подножья дерева, чтобы
провести здесь остаток дня.
И
тогда, по мере того как достопочтенный Удайин пребывал уединённым
в медитации, следующая мысль возникла у него в уме: «От стольких
болезненных состояний избавил нас Благословенный! Как много
приятных состояний принёс нам Благословенный! От стольких неблагих
состояний избавил нас Благословенный! Как много благих состояний
принёс нам Благословенный!»
И
тогда, вечером, достопочтенный Удайин вышел из медитации, отправился
к Благословенному, поклонился ему, сел рядом и сказал ему: «Уважаемый,
по мере того как я пребывал уединённым… Как много благих состояний
принёс нам Благословенный!» Уважаемый, прежде мы ели вечером,
утром, днём, вне положенного времени. И затем случилось так,
что Благословенный обратился к монахам: «Монахи, будьте добры,
отбросьте этот дневной приём пищи, ведь он вне положенного времени».
Уважаемый, я был расстроен и опечален, думая: «Верующие домохозяева
дают нам различные виды хорошей еды днём, вне положенного времени,
но всё же Благословенный говорит нам отбросить её, Высочайший
говорит нам оставить её». Исходя из нашей любви и уважения к
Благословенному, исходя из стыда и боязни совершить проступок,
мы отбросили тот дневной приём пищи, ведь он был вне положенного
времени.
И
тогда мы ели только вечером и утром. И затем случилось так,
что Благословенный обратился к монахам: «Монахи, будьте добры,
отбросьте этот ночной приём пищи, ведь он вне положенного времени».
Уважаемый, я был расстроен и опечален, думая: «Благословенный
говорит нам отбросить наиболее пышный из наших двух приёмов
пищи, Высочайший говорит нам оставить его». Однажды, уважаемый,
один человек заполучил некий суп в течение дня и сказал: «Отставь
его в сторону и вечером мы все поедим его». [Почти] все блюда
готовятся ночью, мало что [готовится] днём. Исходя из нашей
любви и уважения к Благословенному, исходя из стыда и боязни
совершить проступок, мы отбросили тот ночной приём пищи, ведь
он был вне положенного времени.
Случилось
так, уважаемый, что монахи, которые ходили за подаяниями в кромешной
тьме ночи, вступали в выгребную яму, падали в канализацию, заходили
в терновый кустарник, натыкались на спящую корову, сталкивались
с хулиганами, которые уже совершили преступление, а также с
теми, которые [только] планировали его, соблазнялись женщинами.
Однажды,
уважаемый, я ходил за подаяниями в кромешной тьме ночи. Женщина,
моющая горшок, увидела меня при вспышке молнии и в ужасе закричала:
«Спасите! Чёрт пришёл за мной!» Я сказал ей: «Сестра, я не чёрт,
я монах, который ждёт подаяний». [Она ответила]: «Тогда это
монах, чьи маманя с папаней померли! Лучше бы, монах, ты разрезал
свой живот острым мясницким ножом, чем подкрадывался за подаяниями
ради [набивания] своего живота в кромешной тьме ночи!» Уважаемый,
когда я вспомнил обо [всём] этом, я подумал: «От стольких болезненных
состояний избавил нас Благословенный! Как много приятных состояний
принёс нам Благословенный! От стольких неблагих состояний избавил
нас Благословенный! Как много благих состояний принёс нам Благословенный!»
«Точно
также, Удайин, здесь есть некоторые пустоголовые личности, которые,
когда я говорю им: «Оставьте это», говорят: «Что? Такую пустяковую
ерунду, такую ничтожную вещь, как эта? Этот отшельник слишком
требователен!» И они не оставляют этого, проявляя грубость ко
мне, а также к тем монахам, которые желают тренироваться. И
для них эта вещь становится сильной, прочной, крепкой, непрогнившей
привязью, мощным ярмом.
Представь, Удайин, как если бы перепёлка была привязана прогнившим
ползучим растением и из-за этого она повстречала бы травму,
пленение или смерть. И представь, некий человек сказал бы: «Прогнившее
ползучее растение, которым была привязана эта перепёлка и из-за
этого повстречавшая травму, пленение или смерть, было для неё
хилой, слабой, прогнившей, бесстержневой привязью». Правильно
ли он говорил бы?»
«Нет,
уважаемый. Ведь для этой перепёлки это прогнившее ползучее растение,
которым она была привязана и потому повстречала травму, пленение
или смерть, являлось сильной, прочной, крепкой, непрогнившей
привязью, мощным ярмом».
«Точно
также, Удайин, здесь есть некоторые пустоголовые личности… для
них эта вещь становится сильной, прочной, крепкой, непрогнившей
привязью, мощным ярмом.
Удайин,
здесь есть некоторые представители клана, которые, когда я говорю
им: «Оставьте это», говорят: «Что? Такую пустяковую ерунду,
такую ничтожную вещь как эта, которую нужно отбросить, Благословенный
говорит нам отбросить, Высочайший говорит нам оставить!» Но
всё же они отбрасывают её и не проявляют грубость ко мне, а
также к тем монахам, которые желают тренироваться. Отбросив
её, они живут в умиротворении, спокойными, питаясь дарами других,
с [такими же отчуждёнными] умами, как у дикого оленя. Для них
это становится хилой, слабой, прогнившей, бесстержневой привязью.
Представь,
Удайин, огромного царского слона с бивнями, точно длинные дышла
колесницы, великорослого, чистокровного, привыкшего к битвам,
который был бы привязан прочными кожаными ремнями, но, просто
лишь чуть-чуть покрутив телом, он бы сломил, разорвал ремни
и ушёл куда ему вздумается. Представь, некий человек сказал
бы: «Прочные кожаные ремни, которыми был привязан этот огромный
царский слон… являются для него сильной, прочной, крепкой, непрогнившей
привязью, мощным ярмом. Правильно ли он говорил бы?»
«Нет,
уважаемый. Прочные кожаные ремни, которыми был привязан тот
огромный царский слон, которые он бы сломил, разорвал, просто
лишь чуть-чуть покрутив телом, и ушёл куда ему вздумается, –
являются для него хилой, слабой, прогнившей, бесстержневой привязью».
«Точно
также, Удайин, здесь есть некоторые представители клана, которые,
когда я говорю им: «Оставьте это», говорят: «Что? Такую пустяковую
ерунду…» Но всё же они отбрасывают её… Для них это становится
хилой, слабой, прогнившей, бесстержневой привязью.
Представь,
Удайин, нищего, лишённого человека, без копейки в кармане, и
у него был бы один ветхий, далеко не лучший, открытый для ворон
сарай; один ветхий, далеко не лучший, плетёный остов кровати;
несколько не лучшего вида зёрен и тыквенных семян в горшке;
и далеко не лучшая жена-карга. Он бы увидел монаха в монастырском
парке, сидящего в тени дерева, с вымытыми руками и ногами, съевшего
вкуснейший обед, предающегося [развитию] высшего ума. Он бы
подумал: «Как приятно быть отшельником! Как здоров этот отшельник!
Если бы я только мог сбрить волосы и бороду, надеть жёлтые одежды
и оставить жизнь домохозяйскую ради жизни бездомной!» Но он,
будучи не в состоянии оставить свой ветхий, далеко не лучший,
открытый для ворон сарай… далеко не лучшую жену-каргу, не может
сбрить волосы и бороду, надеть жёлтые одежды и оставить жизнь
домохозяйскую ради жизни бездомной. И представь некий человек
сказал бы: «Привязи, которыми привязан этот человек, из-за которых
он не может оставить свой ветхий, далеко не лучший, открытый
для ворон сарай… далеко не лучшую жену-каргу, сбрить волосы
и бороду, надеть жёлтые одежды и оставить жизнь домохозяйскую
ради жизни бездомной, – являются для него хилой, слабой, прогнившей,
бесстержневой привязью». Правильно ли он говорил бы?»
«Нет,
уважаемый. Привязь, которой привязан этот человек, – так что
он не может оставить свой ветхий, далеко не лучший, открытый
для ворон сарай… далеко не лучшую жену-каргу, сбрить волосы
и бороду и оставить жизнь домохозяйскую ради жизни бездомной,
– является для него сильной, прочной, крепкой, непрогнившей
привязью, мощным ярмом».
«Точно
также, Удайин, здесь есть некоторые представители клана, которые,
когда я говорю им: «Оставьте это», говорят: «Что? Такую пустяковую
ерунду…» …Для них эта вещь становится сильной, прочной, крепкой,
непрогнившей привязью, мощным ярмом.
Удайин,
представь богатого домохозяина или сына домохозяина с большим
богатством и имуществом, с большим количеством золотых слитков,
с многочисленными амбарами с зерном, с многочисленными полями,
с многочисленными землями, с многочисленными жёнами, с многочисленными
рабами и рабынями. Он бы увидел монаха в монастырском парке,
сидящего в тени дерева, с вымытыми руками и ногами, съевшего
вкуснейший обед, предающегося [развитию] высшего ума. Он бы
подумал: «Как приятно быть отшельником! Как здоров этот отшельник!
Если бы я только мог сбрить волосы и бороду, надеть жёлтые одежды
и оставить жизнь домохозяйскую ради жизни бездомной!» И будучи
способным отбросить это его большое количество золотых слитков…
многочисленных рабов и рабынь, он способен сбрить свои волосы
и бороду, надеть жёлтые одежды и покинуть жизнь домохозяйскую
ради жизни бездомной. Представь, некий человек сказал бы: «Привязи,
которыми привязан этот домохозяин или сын домохозяина, так что
он способен оставить это его большое количество золотых слитков…
являются для него сильной, прочной, крепкой, непрогнившей привязью,
мощным ярмом». Правильно ли он говорил бы?»
«Нет,
уважаемый. Привязи, которыми привязан этот домохозяин или сын
домохозяина, так что он способен оставить это его большое количество
золотых слитков… являются для него хилой, слабой, прогнившей,
бесстержневой привязью».
«Точно
также, Удайин, здесь есть некоторые представители клана, которые,
когда я говорю им: «Оставьте это», говорят: «Что? Такую пустяковую
ерунду…» Но всё же они отбрасывают её… Для них это становится
хилой, слабой, прогнившей, бесстержневой привязью.
Удайин, в мире есть четыре типа личностей. Какие четыре?
Бывает
так, Удайин, что некий человек практикует путь отбрасывания
обретений, оставления обретений. Когда он практикует путь, воспоминания
и устремления, связанные с обретениями, досаждают ему. Он терпит
их. Он не отбрасывает их, не устраняет их, не прекращает их,
не уничтожает их. Такого человека я называю опутанным, а не
неопутанным. И почему? Потому что я познал определённое разнообразие
качеств этого человека.
Бывает
так, Удайин, что некий человек практикует путь отбрасывания
обретений, оставления обретений. Когда он практикует путь, воспоминания
и устремления, связанные с обретениями, досаждают ему. Он не
терпит их. Он отбрасывает их, устраняет их, прекращает их, уничтожает
их. Такого человека я также называю опутанным, а не неопутанным.
И почему? Потому что я познал определённое разнообразие качеств
этого человека.
Бывает
так, Удайин, что некий человек практикует путь отбрасывания
обретений, оставления обретений. Когда он практикует путь, воспоминания
и устремления, связанные с обретениями, досаждают ему сейчас
и потом из-за провалов в осознанности. Его осознанность может
возникать медленно, но затем он тут же отбрасывает их, устраняет
их, прекращает их, уничтожает их. Представь, как если бы человек
уронил две или три капли воды на железный лист, который раскалялся
целый день. Падение этих капель могло бы быть медленным, но
затем они мгновенно испарились и исчезли. Точно также, некий
человек практикует путь отбрасывания… осознанность может возникать
медленно, но затем он тут же отбрасывает их, устраняет их, прекращает
их, уничтожает их. Такого человека я также называю опутанным,
а не неопутанным. И почему? Потому что я познал определённое
разнообразие качеств этого человека1.
Бывает
так, Удайин, что некий человек, поняв, что обретения являются
источником страданий, отлучает себя от обретений и является
освобождённым в уничтожении обретений. Такого человека я называю
неопутанным, а не опутанным2.
И почему? Потому что я познал определённое разнообразие качеств
этого человека.
Чувственные удовольствие и блаженство джхан
Удайин, есть пять нитей чувственных удовольствий. Какие пять?
* Формы, познаваемые глазом…
*
Звуки, познаваемые ухом…
*
Запахи, познаваемые носом…
*
Вкусы, познаваемые языком…
*
Осязаемые вещи, познаваемые телом – желанные, желаемые, приятные,
привлекательные, связанные с чувственным желанием, вызывающие
страсть.
Таковы пять нитей чувственных удовольствий. Удайин, удовольствие
и радость, возникающие в зависимости от этих пяти нитей чувственных
удовольствий, называются чувственным удовольствием – [и это]
низменное удовольствие, грубое удовольствие, неблагородное удовольствие.
Я утверждаю, что этот вид удовольствия не стоит преследовать,
не стоит развивать, не стоит взращивать, его нужно бояться.
Вот,
Удайин, будучи отстранённым от чувственных удовольствий, отстранённым
от неблагих состояний [ума], монах входит и пребывает в первой
джхане… второй… третьей… четвёртой…3
Это называется блаженством отречения, блаженством затворничества,
блаженством умиротворения, блаженством просветления4.
Я утверждаю, что этот вид удовольствия стоит преследовать, стоит
развивать, стоит взращивать, его не нужно бояться.
Непоколебимое
Вот, Удайин, будучи отстранённым от чувственных удовольствий…
монах входит и пребывает в первой джхане… Это, я говорю тебе,
относится к поколебимому. И что здесь является поколебимым?
Направление и удержание [ума на объекте медитации], которые
не прекратились здесь, относятся к поколебимому.
Вот,
Удайин, с угасанием направления и удержания [ума на объекте]
монах входит и пребывает во второй джхане… Это также, я говорю
тебе, относится к поколебимому. И что здесь является поколебимым?
Восторг и удовольствие, которые не прекратились здесь, относятся
к поколебимому.
Вот,
Удайин, с угасанием восторга монах пребывает невозмутимым, осознанным,
бдительным, всё ещё ощущая приятное телом. Он входит и пребывает
в третьей джхане… Это также, я говорю тебе, относится к поколебимому.
И что здесь является поколебимым? Приятность из-за невозмутимости,
которая не прекратилась здесь, относится к поколебимому.
Вот,
Удайин, с оставлением удовольствия и боли, равно как и с предыдущим
угасанием радости и грусти, монах входит и пребывает в четвёртой
джхане… Это, я говорю тебе, относится к непоколебимому.
Преодоление
Вот, Удайин, будучи отстранённым от чувственных удовольствий…
монах входит и пребывает в первой джхане… Этого, я говорю тебе,
недостаточно. Отбрось это, я говорю тебе. Преодолей это, я говорю
тебе. И что преодолевает это?
Вот, Удайин,
с угасанием направления и удержания монах входит и пребывает
во второй джхане… Вот что преодолевает это. Но, я говорю тебе,
этого также недостаточно. Отбрось это, я говорю тебе. Преодолей
это, я говорю тебе. И что преодолевает это?
Вот,
Удайин, с угасанием восторга монах пребывает невозмутимым, осознанным,
бдительным, всё ещё ощущая приятное телом. Он входит и пребывает
в третьей джхане… Вот что преодолевает это. Но, я говорю тебе,
этого также недостаточно. Отбрось это, я говорю тебе. Преодолей
это, я говорю тебе. И что преодолевает это?
Вот,
Удайин, с оставлением удовольствия и боли, равно как и с предыдущим
угасанием радости и грусти, монах входит и пребывает в четвёртой
джхане… Вот что преодолевает это. Но, я говорю тебе, этого также
недостаточно. Отбрось это, я говорю тебе. Преодолей это, я говорю
тебе. И что преодолевает это?
Вот,
Удайин, с полным преодолением восприятий форм, с исчезновением
восприятий, вызываемых органами чувств, не обращающий внимания
на восприятия множественного, осознавая: «Пространство безгранично»,
монах входит и пребывает в сфере безграничного пространства.
Вот что преодолевает это. Но, я говорю тебе, этого также недостаточно.
Отбрось это, я говорю тебе. Преодолей это, я говорю тебе. И
что преодолевает это?
Вот,
Удайин, с полным преодолением сферы безграничного пространства,
осознавая: «Сознание безгранично», монах входит и пребывает
в сфере безграничного сознания. Вот что преодолевает это. Но,
я говорю тебе, этого также недостаточно. Отбрось это, я говорю
тебе. Преодолей это, я говорю тебе. И что преодолевает это?
Вот, Удайин, с полным преодолением сферы безграничного сознания,
осознавая: «Здесь ничего нет», монах входит и пребывает в
сфере отсутствия всего. Вот что преодолевает это. Но, я говорю
тебе, этого также недостаточно. Отбрось это, я говорю тебе.
Преодолей это, я говорю тебе. И что преодолевает это?
Вот, Удайин, с полным преодолением сферы отсутствия всего
монах входит и пребывает в сфере ни-восприятия-ни-не-восприятия.
Вот что преодолевает это. Но, я говорю тебе, этого также недостаточно.
Отбрось это, я говорю тебе. Преодолей это, я говорю тебе.
И что преодолевает это?
Вот,
Удайин, с полным преодолением сферы ни-восприятия-ни-не-восприятия
монах входит и пребывает в прекращении восприятия и чувствования.
Вот что преодолевает это. Поэтому я говорю даже об оставлении
сферы ни-восприятия-ни-не-восприятия. Видишь ли ты, Удайин,
хотя бы какие-то путы, большие или малые, об оставлении которых
я бы не говорил?»
«Нет,
уважаемый».
Так
сказал Благословенный. Достопочтенный Удайин был доволен и
восхитился словами Благословенного.
|