|
| |
Со слов: «Седеют
волосы мои...» — Учитель — он жил тогда в Джетаване — начал свой рассказ о
Великом Отрешении (подробнее об этом повествуется в «Книге истоков»). А
было это так: монахи, сидя в зале собраний, толковали о подвиге
Всесовершенного и возносили ему хвалу, когда вдруг сам Учитель вошел в
собрание чтящих Дхамму и, воссев на то место, где всегда сидел
Пробужденный, спросил у бхиккху: «О чем это вы, братия, беседуете?» «О чем
же еще, высокопочтенный, как не о твоем отрешении, — ответили монахи, —
воздаем тебе хвалу!» «О монахи, — сказал им на то Учитель, — не только ныне
ведь Татхагата отрекся от мирских страстей, ему и прежде уже случалось
отвергать мир страстей». Заслышав это, бхиккху подступили к Благословенному
с просьбой поведать им о прошедшем, и Благословенный раскрыл им смысл
давнего события, происшедшего в прошлой жизни и утраченного поэтому их
памятью.
«Во времена былые
на престоле царства Видёха, в его столице Митхилё, восседал царь Макхадева,
преданный Дхамме и правивший в соответствии с Дхаммой. Был он вначале
царевичем, беспечно резвился, затем стал наследным принцем, наконец —
властелином, и так прошло целых восемьдесят четыре тысячи лет. И всю свою
долгую жизнь прожил царь, не нарушая заповедей добра. «Любезный, —
однажды предупредил он своего брадобрея, — как только приметишь у меня
седые волосы, тотчас же скажи мне об этом».
Прошло еще много
лет, и вот однажды, увидав в черных как смоль волосах царя один-
единственный седой волосок, брадобрей почтительно молвил: «О государь, у
тебя появился седой волосок». «Вырви его, любезный, и положи мне на
ладонь!» — приказал царь. Повинуясь ему, брадобрей золотыми щипчиками
вырвал седой волос и положил владыке на ладонь. Хотя знал царь, что до конца
срока, отпущенного ему в этом рождении, оставалось еще восемьдесят четыре
тысячи лет, едва только глянул он на седой волос, как сердце его наполнилось
унынием и тоской. Почудилось ему, будто бы он заперт в хижине, охваченной
пламенем, перед ним стоит сам царь Смерти и говорит ему: «Неразумный
Макхадева! Вот уж и седина в твоих волосах, а ты так и не сумел разомкнуть
объятия терзающих тебя страстей». И, чем дольше размышлял царь о своей
седине, тем сильнее жгла его тоска, тем обильнее проступал пот на челе его, тем
сильнее ощущал он тяжесть своего царского облачения.
«Нынче же покину
мир суеты и начну жизнь скитальца-монаха», — решил царь. Он подарил
брадобрею огромное поместье стоимостью в сотню тысяч золотых монет, а
затем, обращаясь к старшему сыну, сказал: «Голова моя поседела, и сам я вижу,
что стар. Досыта вкусил я утех земных, видно, пришло время для утех
небесных: настала пора оставить суетный мир. Воссядь же на престол, а я,
покинув дворец, удалюсь под сень манговой рощи и, живя там, буду следовать
Дхамме отшельника».
«Государь, —
сказали советники, услыхав о желании царя отринуть мирскую жизнь, — что
побуждает тебя уйти в отшельничество?» И, зажав в пальцах
седой волос, царь
пропел советникам в ответ такой стих:
Седеют волосы мои,
В чем вижу – знамение времени:
По воле неба ухожу в бездомность
От земного бремени!
И в тот же день
царь отрекся от престола и сделался отшельником, чуждым всего мирского.
Прожив остальные восемьдесят четыре тысячи лет в святой обители в манговой
роще, он утвердился на пути сосредоточенного размышления и одолел четыре
ступени восхождения. По завершении же земного срока он возродился в мире
Брахмы, а затем снова низвергся на землю, в ту же самую Митхилу, в облике
царя по имени Ними. Возвысив свой хиреющий род, царь Ними в конце концов
отринул мир, удалился в святую обитель в той же манговой роще и, взойдя по
ступеням совершенств, вновь оказался в мире Брахмы».
Свое наставление в
Дхамме Учитель завершил словами: «Итак, монахи, Татхагата не впервые уже
отвергает мир страстей!» И он снова открыл величие четырех благородных
истин. И сделались тогда иные «вступившими в Поток», а иные —
«возвращающимися единожды», иные же — «вовсе не возвращающимися».
Тогда Благословенный, соединяя стих и прозу и прошлую жизнь с нынешней,
истолковал джатаку и так связал перерождения: «Брадобреем в ту пору был
Ананда, царевичем-наследником — Рахула, царем же Макхадевой — я
сам».
|